Солнце било ему прямо в лицо своими тягучими и горячими лучами.
Арсений Петрович сидел на пеньке, который когда-то, ещё во времена советской
власти, остался от спиленного на постройку дома дерева. Деревеньку Разгуляку
отстроили, а пень почему-то во времена великой коммунистической реформации так
и не выкорчевали. Арсений Петрович сидел на этом самом злополучном одиноком
пеньке и курил папиросу. Горький дым улетал вертикально вверх, в бездонное небо:
ветра не было.
Арсений Петрович сплюнул на голую землю, где до сих пор не появилось ни малейшего
признака травы: "Помнит, зараза".
Арсений Петрович, мужик простой и деревенский, жил в Разгуляйке всю свою жизнь,
то есть столько, сколько себя помнил. Возраста он был солидного, но не старого.
Сам он выглядел кряду своим односельчанам: грубая обветрившаяся кожа, морщины
у глаз и на лбу, неровная щетина и сильные руки.
Арсений Петрович встал с пенька и пошёл в сторону полусгнившего забора из проволоки.
Крест-накрест сплетённые прутья были порваны во многих местах, так что пролезть
сквозь забор было совсем нетрудно. Арсений Петрович оказался на поляне, усеянной
всяким металлоломом, всей в рытвинах от гусениц тракторов и бульдозеров. Здесь,
над головой Арсения Петровича, обычного крестьянина, возвышался мёртвый монумент
его стране - трёхъярусный коровник, который должен был, по плану вождей, кормить
всех работяг по всей московской области. Теперь этот монумент и гордость Разгуляйки
стоял, как и прежде, недостроенным железобетоном и вот уже десяток лет грозился
обрушиться на мать-русскую землю.
Перелезши повторно через забор, Арсений Петрович оказался у бывшего колхозного
поля. Теперь здесь колосился сорняк всяких мастей. За полем сорняка прямиком
были простые участки деревенского люда. Оставшийся от раздела колхозного поля,
здесь был и участок Арсения Петровича. На нём росли где картофель размером с
горох, капуста, заеденная вороньём, морковь, да огурцы - чего больше возьмёшь
с целинных земель?
Арсений Петрович сел на корточки и стал пропалывать морковь: "Шоб мелкая
не уродилась". Пропалывая морковь - отбрасывая через одну ещё молоденькую
и мелкую морковь, Арсений Петрович не заботился - проходило время.
Когда уже стало за полдень, у Арсения Петровича что-то хрустнуло в спине, и
он встал. Взявши с собой выполотую морковь, он отправился к небольшой грядке,
где совсем недавно он мотыгой рыхлил землю, готовил родненькую. Там Арсений
Петрович аккуратно и бережно посадил морковь и перекрестился: авось дождик пройдёт.
Ближайший колодец был километров за шесть, и, если и случись засухи, пойдёт
- земля-то его.
Возвращался Арсений Петрович к вечеру усталый и заморенный. Солнце всё так же
светило в лицо, заставляя прищуриваться. Над головой у Арсения Петровича было
бескрайнее небо лазурного цвета. Оно, практически безоблачное то ли плыло мимо
его головы, то ли он плыл мимо него. Одно было ясно: им было не суждено встретиться.
Вот так и веками назад его деды и прадеды смотрели в это небо. Точно так же,
идя с поля домой, идя из дому в поле.
В скорости Арсения Петровича, простого крестьянина, догнала кобыла с телегой,
на которой восседал барин - так тогда он понял.
- Ей, мужичище! Где тута деревенька захолустная Разгуляйка? - спросил человек
в костюме франтском, сидящий на телеге.
- По што тебе, барин, деревенька моя?
- Оттудова будешь?
- Оттудова, как пить дать.
- Да что же у вас здесь такие дороги-то? Скажи-ка мне, кто так строит?
- Почём мне знати? Была она тута с роду.
- Мне-то вон, вишь, кобылу дали! Мол, не проедёшь на своей тачке.
- Что же тебя, барин, этой дороженькой угодило?
- А что же?
- Да вон, соседи наши, шасси построили.
- Чего построили?
- Ну, эту, дорогу с фонарями да бетоном.
- А, шоссе значит! А мне-то туда. Вот нелепость! Мне-то написали: "Разгуляйка,
улица Привольная, дом 3". Знаешь где?
- Дык не знать, у соседей!
- Эх, они ведь специально, это, подлецы. Видят - человек образованный едет -
не подскажут ни в жисть!
- Почём мне знать?
- Ух, и разберуся я с ними! А ты-то, звать тебя как?
- Сеней.
- Сеня, значит. А меня Андрей Валерьевич Поднебесный. Давай, садись уж, подвезу.
- Мы и своими ногами дойдём.
- Ну как знаешь.
Так и пошёл Арсений Петрович рядом с баринской телегой. Идёт и кручиниться -
что так умного человека подвели? Тут и разговор меж ними завязался:
- Долго ли ехать? - спрашивает Поднебесный.
- Версты две, не меньше!
- А по нашенскому?
- Да вот, уж за холмом, там и деревенька наша… и ваша…
- А ты-то как живёшь… как там тебя?
- Сеня.
- Ну ты-то как поживаешь, Сеня?
- Да как и было.
- А как было?
Тут Арсений Петрович и начал свой долгий рассказ барину московскому. Вздохнул
Арсений и всё начистую выложил.
- А было так барин… Вот ты скаж: что-ти изменилося? Поговаривают, была царьская
рожа: и дали свободу крестьянину - а что с неё? Заплати, ан в землю ничего не
вкладывается. Землю разбросают за версту друженька от друженьки, меняют каждую
годинушку, вкладывай не вкладывай - всё погорит. Пришли красные - побили зверя
двуглавого: "Мужикам землю, рабочим - молотки". И что же? Опять то
же - колхозы, трудись - а что толку - старость не обеспечат, трудись не трудись
- одинаково получишь. И сейчас веди хозяйство - продати нечего. Только на свою
душонку. Так и помираем малец.
- И что же ты думаешь?
- А что барин тут думать? Обещали нам всегда процветание. А куда мужику деться?
Трудись на полях неплодородных, корми себя и странушку свою корми. Вон она -
вишь поля? Тама и кукуруза была. Так ещё с царя осталось. Поля, на которых сорняки.
Приезжали было, землемеры - мол, что сажати говорили. А что толку? Соберешь
рожь-то, приедут грузовички, погрузим лопатами, и там в кювет, или перед еливаторам
стоит и гниёт зернышко. Иногда и вовсе не приезжали. А наш-то колхоз ордена
батьки-Ленина. Вишь, указатели - колхоз-то краснознамённый! Иногда что не сгнило
возьмём и соберём. Потом приезжали начальники: мол, зачем собрали - указом положено
- здесь и лежать должно. Так и заарканили ловкачей. А я так не поступал. У меня
на своих четырёх сотках, у моего домишки, и коровёнка, и картошечка на зиму
припасена. А поставят галочку за трудодень-то, дадут буханку ароматную, идёшь
домой - всю и съешь. После пришли реформаторы удалые - на самоуправление переходить,
мол. Так и Макар Губов стал председателем. Теперече живёт в барском доме. Ещё
от помещика Закваскина осталось. Слыхал про Закваскина? Видно нет. А говорят,
сволочь ещё та была - грабил нас, мужичков по чёрному. Ну да не о нём. Макар-то
стал править колхозом, решил вона коровник построить. Строил, строил, покуда
все не спились строители. Тогда-то, говорят, у вас сменилась власть-то в совете.
Так забросили, поросло пуще прежнего. И ничего у нас не менялось. Что гнило
зерно, так и гниёт. Сейчас, барин, как знаешь, прибавилось-то начальников. Вона
они там - больше нас, мужиков, стало-то. Землю там, у вас, в совете продают,
теперече не выгодно её обрабатывать из границы везут пшено-то. А строятся хоромы
на полях русских. Ездят, двигателями фыркают.
- Деревенька твоя? - указал Поднебесный на крыши покосившихся домов, когда подходили
они к развилке.
- Она самая, а вам, барин правее держаться. Это мы, наше дело левое.
- Ну, прощай, Сеня.
- Здравия вам, барин.
- Погоди, сегодня у нас презентация.
- Что вы сказали, барин?
- Гулянка у нас сегодня, говорю.
- Мне-то чего до этого? Вы де опохмеляться не забывайте.
- Приходи-ка и ты, Сеня, да и пригласи своих знакомых.
И пришёл Арсений Петрович вечером на улицу Привольную, в дом под номером три.
Собралось там много народа знатного - и машины дорогие, и вина заморские, и
света много. Вошёл Арсений Петрович один - не стал никого брать. Неудобно перед
барином.
Пришёл Арсений в своём мосторговском пиджачке хвойного цвета. Пришёл и сел за
стол диковинный. Никогда ещё не был в дорогом банкете Арсений. Глаза разбежались:
и водки много, и икра, и рыба, селёдка, и много того, чего Арсений Петрович
назвать не мог.
- Что ж ты не кушаешь? - спросил его толстый человек с белым лицом.
- Не смею я…
- Вон себе шпрот возьми, водки наливай! - толстый человек протянул ему самую
дешёвую водку и поставил лимоны перед ним.
Арсений выпил, но не закусил. Боязно. Вскоре началась музыка откуда-то сверху.
Пришёл и Андрей Поднебесный. Он улыбнулся Сене и сел рядом.
- Ты-то не стесняйся. Сейчас разговор вести бум.
Поднебесный откусил кусок сёмги и вытер жирные руки о скатерть. Толстый человек
наливал себе постоянно вино, и, словно незаметно, косился на Сеню. На Арсения
Петровича смотрели все, да так, что воздерживались от разговоров. Таким образом
даже одна некрасивая, но почему-то одетая очень дорого женщина подавилась костью
от рыбы и в скорости вышла.
- Разрешите вам представить нашу опору - крестьянина Сеню, - произнёс, вставши
из-за стола, Поднебесный, - Он, как русский человек и трудовой человек делает
всё, что бы кормить нас с вами, господа.
- Это не правда… - тихо сказал Сеня, но его никто не послушал.
- Сеня, а не мог бы ты произнести то, что мне рассказывал по пути?
- Стоит ли?
Все взоры Сеня притягивал как магнит. Вообще Арсений Петрович чувствовал себя
очень неудобно. Он не разбирался в людях белой кости.
- Стоит, Сеня! Давай выпьем-ка и ты нам поведаешь! - сказал Поднебесный, тщедушный
и совсем маленький человек.
- Живём мы… как и жили, - начал Арсений Петрович, - была у нас земля, на которой
кормили мы себя. Так она и осталась. И никто нас больше не кормит. Одно обидно:
сеяли мы пшеницу, строили коммунизм, а у вас в совете это всё потонуло и потянуло
за собою всю нашу землю. На земле на своей не было у нас ничего - только желание.
Вон он… - Арсений осёкся, завидев средь гостей Макара, - … вот наш председатель
имеет трактор, что бы на своём участке порядок наводить, а у нас лопаты да мотыги.
Но мы не жалуемся. Сегодня у меня корова, куры, участок - если надо, то себя
прокормлю. А кто не может - так что ж с него взяти? Пьёт, как сапожник. Кончилась
власть советская и стали вы продавать по указу молодого барина землю. Строить
стали. Но была Русь голодная так и есть - покупается всё из границы, а наше
здеся гниёт. Вот они руки мужицкие, рабочие - дайте им еду и работу - вам на
пользу. Но так и костлявые и остались недалёкие у власти…
- Сеня, а что, если ты будешь у меня помощником? Я-то депутат известный. Там
мы с тобой разгоним произвол, расстреляем этих гадов продажных!
- Нет, барин, ты не прав. Жил у нас в деревне сапожник. Хороший был дед. Делал
всем обувь. Приезжали к ним и хозяева жизни, делал им добротно. Приходили к
нему и старушки и им он делал. Говорил мол, принеси телогрейку. И их голенища
худого сапога и телогрейки шил тапки, чтобы босыми не ходили. Кланялись ему
в ноги. "Спасибо, дедушка" говорили. Но были у него ненавистники -
дом сжигали, а он заново отстраивал. На третий раз сожгли - ушёл он из деревни
жить в землянке. Вскорости ему сказали, мол, удавился, поджигатель. А дедушка
сказал: "Я на него обиды не держал. Пусть бы жил". Так и я хочу, что
бы они сами этого поняли, что сегодня они неправы. А завтра будет уже поздно.
- Так что же, пойдёшь ко мне порядок наводить?
- Нет, барин. Здесь я жил. И никогда я не стремился уехать, жить так, как ты
живёшь. Я здесь и буду жить. Ведь это моя русская земля. Моя Родина.
- Ек, ты странный русский человек.